Поиск предназначения
Юрий Шевчук, Зеленый Крест 23.11.2008
Город хорош тогда, когда обеспечивает своим гражданам возможность плодотворной работы над системой ценностей, наиболее прогрессивной в данных исторических условиях. Иного смысла в скученной и нездоровой урбанистической жизни не существует. Всё остальное — например, автомобили — можно делать и в рабочих посёлках.
Петербург создавался как город — кластер, хотя такого понятия тогда ещё не существовало. Соединение разнородных частей, кажущихся несводимыми вместе — верфи, биржи, Академии наук, министерств, порта — и всё на одном квадратном километре; и в то же время — простор, волчий лес, медведи, приходящие под окна дворцов, австрийский посланник стреляет уток на болоте прямо у стен посольского дома… Вечная жизнь на пределе, без славянской расслабленности, всегда — на ветру, в сырости, под угрозой наводнения. Всегда надо быть собранным, волевым, не проследил за собой — простуда быстро перейдёт в воспаление лёгких и в этом климате за три дня сгоришь, пополнив собой население катастрофически растущих кладбищ… Только так, с помощью незримого кнута природы, и можно было заставить двигаться наш, не склонный к излишним усилиям, “обломовистый” народ.
Здесь была граница всего — земли и воды, моря и неба. Граница человеческих сил. А именно на границе возникает нечто новое. Все возникало и тут же вновь уходило в топь. Исчезли десятки дворцов и церквей — из них Екатерингоф и Анненгоф наиболее известны. Но зато возникал “новый человек” — возможно, впрочем, что лишь в воображении Петра 1. Новый человек действия, имеющий опору прежде всего в себе, владеющий множеством полезных профессий, не обременённый теорией, а стало быть — рефлексией, зато — воин, гвардеец. Которого и над Сенатом можно поставить надзирать — не подведёт.
Утопия, конечно. Но великая утопия.
Дальше в предназначении города неминуемо наметилось снижение. При Екатерине Великой о новом человеке и не помышляли — хотя императрица и подтвердила “Указ о вольностях дворянских” своего убитого супруга. Город из евгенической лаборатории стал мозгом великой империи. Из “холодного кабинета” Таврического дворца стареющая немка, рассеянно глядя на пейзаж в духе германского романтизма, мысленно обозревала всю Россию.
В 19 век Петербург вступил, как город дворцов, парков и казарм. Нева, главная улица города, вместе со своими многочисленными рукавами и речками, оказалась заполненной наплавными прачечными, стоящими на приколе баржами с углём и рыбой, вонючими лодочками, служившими домами для бедняков. В Неву сливались нечистоты и отсюда же брали воду для питья. Город стал индустриализовываться — хотя инфраструктуры для этого не было. Перенесли в Петербург верфь из Лодейного Поля; поставили сталелитейные мастерские. В Крымскую войну Путилов, чтобы быстро построить канонерские лодки и тем самым создать военный паритет на Балтике, за месяцы создал металлургическое производство, на десятилетия определив судьбу города. Петербург стал промышленным — сделав, таким образом, ещё шаг вниз по лестнице статуса.
Резко ухудшились условия жизни в городе. Мы знаем тот Петербург по романам Достоевского — в нём действительно было трудно и нездорово жить. Изначальное предназначение города вступало в противоречие с условиями обитания в нём и рождало в лучшем случае болезненный гений Федора Михайловича, но чаще — Раскольниковых и Верховенских.
На переломе веков свершилась коммунальная революция — появились доходные дома, стиль модерн, ванны, горячее водоснабжение, водопровод, лифты и канализация; у представителей среднего класса из квартир пропали блохи. Но ещё дымили заводы, печи и — уже — автомобили. Применение газа для освещения отравляло жилища. Накопление яда в крови горожан вызывало хронические заболевания печени, декаданс в искусстве, моду на кофе и необъяснимую сегодня популярность в общем — то слабого романа Андрея Белого “Петербург”, где город предстает обителью обреченных.
А дальше был социализм, завершившийся созданием “ИТРовца” — движущей силы “перестройки”, нового человека с высшим техническим образованием и активной жизненной позицией, одетого чаще всего в костюм и рубашку с галстуком — как был одет Чикатило при задержании. Вряд ли такой продукт можно было рассматривать как достойный Петербурга.
Ныне понятие предназначения города в массовом сознании и вовсе отсутствует. Жителям он вроде шубы с великанского плеча — и руки в рукава не вдеть, и бросить жалко. Поиск предназначения подменяют борьбой за сохранение памятников прошлого. Между тем каток на Дворцовой площади плох не потому, что может повредить булыжник, который, кстати, если чему и был свидетелем, так ноябрьским парадам — а потому, что таким образом Дворцовая площадь низводится до уровня балаганной. Тем самым показывается воочию, то, что пока что подспудно — как Дворцовая эта площадь горожанам уже не нужна.
Каток — лишь символ общей закономерности. Чем занимается в этой жизни гуляющая по Дворцовой толпа? Зарабатывает деньги, чтобы снести в турбюро и полежать неделю на пляже… Редкие единицы — пишут, рисуют, создают литературные студии и журналы, проводят концерты, изобретают, путешествуют, открывают нечто новое… Зато пышно расцвёл эскапизм, все играют в игры — от компьютерных до ролевых.
Если город не нужен жителям, он обречен. Нынешним его обитателям, похоже, комфортнее не у холодного гранита колонн, тянущихся вдоль ледяной Невы, а в торгово — развлекательном центре из алюминия и пластика, со стаканом поп- корна в руке.
Можно сохранить наследие прошлого. “Можно привезти лошадь к воде. Но заставить её пить невозможно.” Похоже, система ценностей уже выработана и принята большинством горожан. Дальше работать над ней в нынешних исторических условиях не имеет смысла. Впереди — очередные катакомбы.