РЕФЛЕКСИЯ ЯДЕРНОЙ ЭНЕРГИИ В ТРАДИЦИЯХ АНТРОПНОГО ПРИНЦИПА, СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ПАРАДИГМЫ И ПРАГМАТИЗМА

Елена Комлева 20.11.2009

Идентифицированы основные понятия. Рассмотрено разнообразие представлений феномена ядерной энергии в пространстве символических форм. Предложен вариант классификации ядерных символов. Обоснована идея социоядерного антропного принципа как интегрированного критерия гармоничного сосуществования человечества и ядерной энергии. Социоядерный антропный принцип, а также иносказание, символы и образы, “окормляют” ядерный социум посредством культурного пространства при сопряжении ядерных науки и политики с приемами и концептами философского и религиозного мышления, художественной литературы и искусства, бытийного народного творчества, мифологии, фантастики. Это необходимо будущему человечеству при познании ядерного феномена и ориентации развития его социальных приложений. Социоядерный антропный принцип и подход с позиций символизма реализованы при обосновании идеи и современного, в общечеловеческом и региональных смыслах, образа SAMPO.

The main notions have been identified. There is considered the variety of representations of the phenomenon of nuclear energy in the space of symbolic forms. There is suggested a version to classify nuclear symbols. There are developed the foundations for the idea of a socionuclear anthropic principle as an integrated criterion for harmonic co-existence of humankind and nuclear energy. It is emphasized that the socionuclear anthropic principle as well as symbols and images are guiding the nuclear socium within the cultural space by combination of nuclear science and policy with the approaches and concepts of philosophic and religious thought, literature and arts, mythology, etc. This is indispensable for the reflection of nuclear phenomenon and development regulation of its social applications. Socionuclear anthropic principle and the symbolic approach have been realized by developing the foundations for the modern image of SAMPO, being of universal and regional scale.

Вот мое предназначенье — сесть спокойно у воды
и свести в одно сеченье жизнь песчинки и звезды.
Привести к одной системе сердце солнца и свое.
И услышать, как в весенней роще иволга поет.
И увидеть, как бездонно небо, — не вмещает грудь!
Посолить краюшку хлеба, съесть ее и …
Снова в путь.
Т. Полежаева.
“Эхо полевых сезонов”. Стихи. Архангельск.

I. Основные исходные понятия

Феномен ядерной энергии в прошлом, настоящем и будущем был, есть и будет чрезвычайно важным для людей. Ядерная энергия крепкими узами связана с человечеством. И человечество ощутило себя единым и хрупким сущим впервые перед ядерной опасностью. Ядерный феномен – крупнейшее социально-природное явление. Ему присущи вселенский, национальный и интернациональный аспекты. Материальный облик феномена ядерной энергии многообразен. В простом перечислении “первого приближения” — это звезды, ядерное оружие, ядерное сдерживание и нераспространение, часть тепла недр Земли и естественная радиоактивность в среде обитания человека. А также — гражданская ядерная энергетика, атомные военные и гражданские, подводные и надводные суда, источники энергии длительного пользования для освоения космоса, научные приборы и средства технологического контроля и воздействия в медицине, сельском хозяйстве и промышленности, радиоактивные отходы со сроком хранения в сотни тысяч лет.

Социальная компонента ядерного феномена. Это все положительные и негативные, естественные и искусственного происхождения проявления и эффекты ядерной энергии в жизни людей, которыми ядерная энергия идентифицируется социумом. Все наши задачи и проблемы, надежды и заботы, удачные или неудачные мысли и практические действия, с которыми она напрямую или косвенно связана. Все явления человечества, которые зависят от ядерной энергии. Все явления человечества, от которых зависит “бытие” ядерной энергии в контакте с человечеством. Все явления человечества, которые развиваются во взаимосвязи с феноменом ядерной энергии. Связи, зависимости и взаимодействия, в космологическом смысле бывшие большей частью, по крайней мере – по отношению к периоду существования живой материи, практически всегда, но особенно отныне, с возникновением ядерной техносферы, — вечные и важные спутники человечества. И наша естественнонаучная, техническая, философская, религиозная и других ракурсов духовно-гуманитарная и на основе разных видов социального знания рефлексия их, имеющая целью, в том числе, поиск адекватных успешной эволюции человечества социоядерных начал. Другими словами, социальная компонента ядерного феномена – это, соответственно материально-духовной дихотомии человека, комплексное материально-духовное бытие человека в социоядерном аспекте, в социоядерном измерении, социальная ядерная энергия.

II. Феномен ядерной энергии и пространство символических форм

Не знать имен — не знать и вещей (лат.)
Знак и символ управляют миром (Конфуций)

“Полное имя” феномена ядерной энергии загадочно. Здесь не затрагиваются физико-технические аспекты и связанные с ними специализированные понятия и символы. Хотя бы частичному раскрытию тайны “полного имени” и “социального паспорта” феномена должно послужить сконцентрированное на ней, в контексте реальности и прогнозов, общих познавательных и конкретных прагматических задач, образное, иносказательное (относительно собственно научно-технического языка ядерной сферы), ассоциативное мышление. Тем более, что ныне налицо тенденция оценивать крупные явления и мир в целом, исходя из содружества многообразных составляющих общего познавательного опыта, суммарного социального знания человечества, сближения разных и даже крайних по способам и объектам сфер познания, формирования интегрированной и интегрирующей социокультурной мировоззренческой парадигмы. А в современном социокультурном пространстве символическое отображение ядерных явлений активно присутствует. Приведенные далее примеры ядерных образов – это отдельные “сцинтилляции”, маркирующие огромный и в целом неизвестный “информационно-смысловой эфир” социальных оценок ядерной энергии, в котором уже живет человечество.

1. Методология рефлексии: основания и аналогии

Методологические основания рефлексии феномена ядерной энергии в пространстве символических форм заложены в сути человека как вида. Полезно в этой связи обратиться к творчеству Э. Кассирера. Его “Философия символических форм” представляет собой ряд взаимосвязанных исторических и систематических исследований, посвященных языку, мифу, религии и научному познанию – “основным формам «понимания» мира”. Э. Кассирер рассматривал культуру как систему и, в конечном итоге, в единстве ее отдельных элементов, связывал интегративные понятия “символ”, “символизм” с энергией духа, энергией всех видов мыслительной деятельности человека. Общим понятием для него становится уже не “познание”, а “дух”, отождествляемый с “духовной культурой” и “культурой” в целом в противоположность “природе”. Средство, с помощью которого происходит всякое оформление духа, Э. Кассирер находит в знаке, символе, или “символической форме”. В “символической функции”, полагает Э. Кассирер, открывается сама сущность человеческого сознания — его способность существовать через синтез противоположностей. Он понимал и принимал в соответствии с немецкой традицией и буквальным значением немецкого эквивалента термина “symbolisch” — “sinnbildlich” выражение смысла через образ.

Обращаясь к нему в контексте символов – для многих внимание к символам равнозначно фундаментальному иррационализму – важно подчеркнуть следующее. Э. Кассирер — философ более рационального склада, нежели представитель иррационалистических течений. Поклонник полноты рассмотрения, идеи человеческого прогресса и мировоззрения поэта и естествоиспытателя И.В. Гете, имевший профессиональные контакты с А. Эйнштейном. “Философское умозрение начинается с понятия бытия. Когда оно конституируется как таковое, когда вопреки многообразию и разнообразию существующего пробуждается осознание единства сущего, впервые возникает специфически философская направленность миросозерцания” (“Философия символических форм”).

По Э. Кассиреру (“Опыт о человеке”), сравнивая с сообществом животных, “в человеческом мире мы находим и новые особенности, которые составляют отличительную черту человеческой жизни. Функциональный круг человека более широк, но дело здесь не только в количественных, но и в качественных изменениях. Человек сумел открыть новый способ приспособления к окружению. У человека между системой рецепторов и эффекторов, которые есть у всех видов животных, есть и третье звено, которое можно назвать символической системой. Это новое приобретение целиком преобразовало всю человеческую жизнь. По сравнению с другими животными человек живет не просто в более широкой реальности — он живет, как бы, в новом измерении реальности…Человек живет отныне не только в физическом, но и в символическом универсуме. Язык, миф, искусство, религия — части этого универсума, те разные нити, из которых сплетается символическая сеть, сложная ткань человеческого опыта. Весь человеческий прогресс в мышлении и опыте утончает и одновременно укрепляет эту сеть”.

“Рациональность — черта, действительно внутренне присущая всем видам человеческой деятельности. Даже мифология — не просто необработанная масса суеверий или нагромождение заблуждений; ее нельзя назвать просто хаотичной, ибо она обладает систематизированной или концептуальной формой”. Но “разум — очень неадекватный термин для всеохватывающего обозначения форм человеческой культурной жизни во всем ее богатстве и разнообразии… все эти формы суть символические формы. Вместо того чтобы определять человека как animal rationale, мы должны, следовательно, определить его как animal symbolicum. Именно так мы сможем обозначить его специфическое отличие, а тем самым и понять новый путь, открытый человеку — путь цивилизации” (Э. Кассирер). С Э. Кассирером солидарен D. Fontana: “Символы – это больше, чем просто культурные артефакты: они обращены к нашему интеллекту, эмоциям, духу”.

Одним из истоков российской традиции исследования процессов отображения сущностей / явлений, смыслов / событий (фактов) в системе символов и образов, представления мира как имени является творчество А. Лосева, который был склонен более (по сравнению с Э. Кассирером) к идеалистическим конструкциям и иррациональным посылам. В частности, его “философия имени”. Ю. Лотман – выразитель более поздних российских взглядов на проблему: “Минимальной единицей для появления новых смыслов являются три проявления: Я, другой человек и семиотическая среда вокруг нас (нечто вроде Троицы!)”.

Э. Кассирер специально фиксирует место науки. “Наука есть лишь одна из составных частей системы «символических форм». Наука может, в определенном смысле, быть последним, ключевым камнем, замыкающим свод этой системы, но она не стоит отдельно, она не может выполнять свою специфическую функцию, если бы ее не поддерживали с разных сторон другие силы, решающие вместе с ней задачу «совместного видения», духовного синтеза” (“Логика наук о культуре, очерк первый”). “Философию символических форм Э. Кассирера можно рассматривать как ещё одну попытку охватить многообразие перспектив познания” (K. Sundaram).

Российские вариации этой темы: “Наука и искусство — это как бы два глаза человеческой культуры. Именно их различие (и равноправие) создают объёмность нашего знания. Искусство нельзя отнести к области забав или же наглядных иллюстраций к высоким моральным идеям. Искусство — форма мышления, без которого человеческого сознания не существует, как не существует сознания с одним полушарием” (Ю. Лотман). И. Сельвинский поэтически сопоставлял свою суть с лихими конями “Стихия” и “Разум”, которые грызутся, но мчатся рядом.

Причем Ю. Лотман указывает дополнительно на важную познавательную потенцию искусства. “Оно даёт прохождение непройденных дорог, т.е. того, что не случилось…. А история неслучившегося — это великая и очень важная история. И искусство — всегда возможность пережить непережитое, вернуться назад, переиграть и переделать заново. Оно есть опыт того, что не случилось. Или того, что может случиться. Ещё Аристотель понимал глубочайшую связь искусства с областью возможного… оно даёт нам выбор там, где жизнь выбора не даёт. И поэтому мы получаем выбор в сфере искусства, перенося его в жизнь”.

Вспомним, что исторически человек, его когнитивные способности, эмоции, интуиция, генерирование ассоциативных связей не были неизменными. Рациональность как тип мышления – относительно недавнее приобретение человека. Логика, например, как отдельный способ размышлений сформировалась всего лишь около двух тысяч лет назад. “Человек живет в объективном мире задолго до того, как начинает жить в мире научном” (Э. Кассирер, “Опыт о человеке”). Гораздо более древнее образное мышление, с учетом комплексной эволюции человека на его историческом пути, в новых условиях и относительно новых, современных объектов рефлексии, несомненно, не будет лишним. Тем более, что образ предполагает стремление к ёмкому, целостному и легко усваиваемому сознанием человека восприятию.

Э. Кассирер (“Логика наук о культуре, очерк второй”), кроме того, сравнивая мировоззренческие походы представителей естественных наук, искусства и религии, выделяет важное отличие, наиболее присущее, по его мнению, вненаучной деятельности. Когда гений искусства или религии находится в состоянии сильнейшего внутреннего напряжения, которое побуждает его искать способы для того, чтобы “заставить жить в других то, что живет в нем самом”. Такая устремленность к передаче своих знаний и откровений обществу, несомненно, полезна при всестороннем осмыслении ядерного феномена.

Ф. Франк приводит цитату Э. Маха из книги “Познание и заблуждение”, солидаризуясь с ее смыслом: “Психическая деятельность, при помощи которой получается новое познание…, есть не простой, а довольно сложный процесс. Прежде всего, этот процесс не есть процесс логический, хотя логические процессы могут играть в нем известную роль как промежуточные и вспомогательные члены. Главная же работа при отыскании новых познаний выпадает на долю абстракции и фантазии”. Такая позиция этих философов особенно ценна тем, что они оба принадлежали к поколению, девизом которого (как, во многом, и для Э. Кассирера) был, прежде всего, активный рационализм, которое преклонялось перед научным опытом.

Одной из проблем, интересовавших “философствующего физика” (по его собственному определению) М. Борна, была “Символ и реальность”. В. Гейзенберг писал: “Так же как надеялись ранее греки, так и мы сейчас нашли, что существует только одна фундаментальная субстанция, из которой состоит вся реальность. И если нам придется дать ей имя, мы можем назвать ее только «энергия»”. Одновременно он допускал, что при переходе к другим, отчасти нематериальным формам бытия, например к сознанию, нужно принять существование чего-либо другого, которое не сводится лишь к физической энергии, — то есть души.

Вспомним фильм «Кин-дза-дза!». Наиболее важными модусами преимущественно подземной будущей жизни на одной из планет в нем, кроме почти всеобъемлющих “Ку” и ”Кю”, обозначены: «КЦ» — спички, “Луц” – топливо (по всей видимости – водородное, на которое истратили водные запасы всех океанов), «Гравицаппа» — энергетическое «сердце» межзвездного транспорта и «Трансклютатор» — лучи смерти. Два последних «достижения» будущей цивилизации по удельной мощности напоминают нечто из возможностей ядерной техносферы. За спички, там можно купить все. В том числе — цветные штаны — символ власти, пластиковую кашу и воду — единственное, что осталось к тому времени из пищи. Недалеки эти оригинальные, близкие к «черному юмору», фантазии от реальной и мудрой истины. Создание искусственной пищи, например — черной икры, давно реализовано. Была бы энергия. Да и производство естественных продовольственных продуктов в необходимых для сытной жизни масштабах немыслимо без мощного энергопотребления.

И. Жидов с соавторами, являясь представителями ядерной отрасли, проанализировали происхождение слова «энергия» по религиозным текстам (конференция «Проблемы взаимодействия Русской Православной Церкви и ведущих научных центров России»), ныне термина чаще чисто физического. Оказалось, что это понятие первоначально более означало способность творить чудеса, действие Духа в человеке. Вообще, понятие “энергия” широко применяется в богословии и философии при толковании имени и значения Бога, при осмыслении человеческой жизни и окружающего мира через “призму” божественного имени (Е. Трубина). С другой стороны, М. Эпштейн подметил: «Недаром конец мира предсказан в образе пламени, а не замерзания или потопа… настоящий конец придет от огня… Так издревле обозначалась энергия, которая бурлит и накапливается в человечестве, пока не грянет последним судом». В социуме вполне конкретны также социальные энергии сугубо светские (сила слова, красоты, пассионарность).

Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл в телепередаче «Слово пастыря» разъяснял суть актуализации сверхчувственной реальности не нашего мира в системе понятий человека на примере феномена ангелов — некоей относительно самостоятельной от Бога субстанции, которая может являть человеку и добро, и зло. При этом он сослался на случай из своей практики, когда концепция ангелов становится более восприимчивой для людей естественнонаучной традиции, если она трактуется через понятия энергетических полей, недоступных пока научному объяснению. Напомнил он и религиозные взгляды св. Григория Паламы о сверхчувственном мире как о мире энергий, когда Бог, имеющий сущность запредельную и недоступную, взаимодействует с людьми, самовыявляется людям на уровне энергий, пронизывающих мир и сообщаемых людям. Учение Паламы было официальной доктриной византийской церкви.

И в настоящее время осознана целесообразность создания в чем-то аналогичных светских или светско-религиозных официальных доктрин “энергичного энергетического взаимодействия на ментальном уровне”. Необходимы, помимо экономических и политических, надежные интеллектуально-практические основания для энергетической кооперации — на ниве общественных, научных и культурных международных связей. Например, основания, создаваемые совместными усилиями России и ЮНЕСКО. Международный центр устойчивого энергетического развития в Москве. Форумы “Энергетическая неделя в Москве”. Конференция “Энергетика в изменяющемся мире” (2007 г., Париж). В приветствии президента В. Путина этой конференции заявлено, что “нам нужны не только трубопроводы”. Россия такими действиями в контексте компетенции ЮНЕСКО формирует свой новый имидж в жизненно важной для всех сфере энергетики, внедряя в оборот концепты “социальные ценности”, “гуманитарные аспекты современной энергетики и энергетической безопасности”, “диалог”, “информационная открытость”, “распространение знаний и технологий”, “продвижение научных достижений, в том числе молодых исследователей” и другие подобные. Это начало “игры на гуманитарном поле”. Важно оперативно и полно наполнять это “поле” информацией.

В Осло в 1999 г. на сессии «World Commission on the Ethics of Scientific Knowledge and Technology», UNESCO был озвучен красивый симбиоз мифов. Один из участников, профессор — астрофизик, сказал: «Научные, философские и концептуальные рассуждения относительно этики энергии можно охватить тремя образами. Прометей, который украл огонь и подарил его людям. Фауст, вступивший в сделку с дьяволом, чтобы покорить природу. Франкенштейн, в случае которого вина человека не столько в том, что он создал искусственное существо, а в том, что оставил его». Там же другой участник, представитель Gaz de France, призвал философов объяснять обществу социальную среду, в которой действуют разные сферы энергетики, в контексте времени, потенциальных рисков и различных стартовых условий анализировать экономические и политические справедливые формы их сосуществования. Не стоит нам, видимо, по крайней мере, терять душу и оставлять без внимания и осмысления содеянное и задуманное людьми в ядерной сфере.

Есть пример того (К. Злосчастьев), как одно из бывших фундаментальных понятий физики – эфир – широко и многосторонне “обыгрывается” в художественном творчестве. С другой стороны, “в современной физике часто используют такие понятия как «демон Лапласа» и «демон Максвелла», где термином «демон» персонифицируют некие физические принципы и закономерности, которые мог бы реализовать гипотетический «некто» или «нечто». При этом, конечно, физики не подразумевают реального существования этих демонов, точно так же, как современный человек, говоря о поэтической музе, эльфах и гномах, не подразумевает их реального существования…” (В. Петренко, В. Кучеренко).

Представления о солнце, звездах и энергии составляют основу мифов многих народов. Солнце — главный символ, объединяющий человечество. Как отмечал Н. Рерих, люди не слагают мифы о незначительном.

Еще раз напомним: искусство, как естественные науки, философию и религию, считают одним из способов познания мира (например, А. Потебня, Э. Кассирер, Ю. Лотман) и разновидностью мировоззрения – художественным мировоззрением. Или (по Н. Кожевникову) — художественной картиной мира. А. Дюрер, великий живописец, был одновременно теоретиком искусства, а также занимался прикладными вопросами – изготавливал географические карты. Творчество А. Дюрера, как и широко известные характерные черты творчества Л. да Винчи, — примеры единства в восприятии людьми разных сторон мира, когда символы вне рациональности являются значимыми. Микеланджело, в живописи и поэзии, ратовал за гармонию разума и души. Образы духовной и физической энергии вдохновляют ныне В. Акулинина на развитие абстрактного “Энергетического искусства”.

В. Дильтей: обобщал: “Сродство философии с религией, литературой и поэзией отмечалось постоянно. Внутреннее отношение к жизненной и мировой загадке обще всем троим” (“Философия в систематическом изложении”). П. Абрахам выделял “две основные роли искусства в социальной истории: активное влияние на общество и – через него – на события; пассивную роль по отношению к обществу в качестве летописца событий. Искусство способствует формированию события и свидетельствует о событии”.

Общеизвестно, что М. Хайдеггер часто опирался на образное мышление. О. Роден своего «Мыслителя» поместил над «Вратами ада». К. Ясперс напоминает нам о стремлении некоторых философов персонифицировать философию и говорить о ней как о существе или обнаружить демонический характер техники. «Чтобы выразить философию нашего времени, философию подвига, человеческой жизни, любви, смерти — мало одних рассуждений на эти темы, необходимо дать знак, символ, образ, что в буквальном переводе с греческого означает идею», — писал В. Астафьев. В.Рачков с соавторами при философском осмыслении того или иного феномена большое значение придают образу.

Образ позволяет выделить из неопределенности какие-то более четкие стороны действительности, поставить первые ясные вопросы, начать формулировать проблемы. Один из номинантов премии за наилучшее объяснение проблем мироздания (НТВ, программа А. Гордона), личные научные интересы которого группируются вокруг познания времени, оптимально сопоставляет себя с неустанно идущим вперед, несмотря на внешние обстоятельства, ишаком, «потому что идти надо».

В веках образно и постоянно воспроизводится мысль о стремлении к познанию, цене и результатах этого, о Фаусте и Мефистофеле — от немецких народных легенд, через И.В. Гете (Фауст), Т. Манна (Доктор Фаустус), родственных персонажей Ф. Достоевского и М. Булгакова до «творения Фаустов становятся фауст-патронами» И. Губермана. Философия “глубинной экологии” (А. Нейес, Н. Витошек, E. Stang и другие) успешно использует образы скандинавской мифологии и культурологическую рефлексию, развиваясь в системе категорий “культура” – “технология” – “экология”.

Ф. Достоевский в “Бедных людях” говорил о “сказочниках”: “Всю подноготную в земле вырывают”. В. Дудкин, сопрягая такие, казалось бы, далеко отстоящие друг от друга явления культуры как античность и Достоевский, считает, что “прошлое искусство не так уж далеко от наших дней. У культурной истории особое время. Образы и мифы «сшивают» страницы мировой культуры в единую книгу”. Есть мнение, что из мифологии возникли религии.

Уместен при познании ядерного феномена подход, аналогичный творческому приему А. и Б. Стругацких в фантастической повести “Пикник на обочине”, когда в таинственную Зону они посылают одновременно Сталкера, Профессора и Писателя. Или подход, аналогичный реальному, не из фантастики, научному направлению “Литература как философия” (А. Давыдов) с его методологией социокультурного анализа художественной литературы для познания человека и общества. Или деятельность сродни исследованиям философско-культурологического центра “Эйдос” (Санкт-Петербург). См. также материалы XI Харьковских межд. Сковородиновских чтений “Философия и литература”, материалы “Круглого стола” “Философия и литература”.

Книга В. Ирхина, М. Кацнельсон “Естественнонаучный и гуманитарный подходы к современному мировоззрению”. Такого рода книги, большую часть которых составляют детальные обзоры и сравнения, показывают:
— сопряжение естественнонаучного и гуманитарного знания имеет давнюю историю и множество примеров (в частности, применительно к физике микромира);
— существует много параллелей в разных видах познания, учет которых, безусловно, позволяет получать более адекватный реальности итог;
— подход книги есть следствие позиции “идти от человека как целого” и основание для устранения существующего “интеллектуального перекоса” из-за доминировавших взглядов на всесилие рациональной науки.

Необходимо отметить интересное явление. “Метафизическая живопись”, “поэты-метафизики”, “поэты-символисты” – эти, позиционированные как особо интеллектуальные, течения искусства известны из истории. В современном мире многие рефлексивные направления, в разных сферах деятельности (философии, культурологии, художественном творчестве), также связывают свою позицию с понятием “метафизика”, ищут свое место в “метафизическом строю”. В России, например, помимо собственно философско-метафизических исследований, после выхода (с исчезновением СССР) духовно-гуманитарных исканий за строгие рамки жесткой государственной идеологии материализма и рационализма, в научных журналах, интеллектуальных программах СМИ и Интернет проявляются разноплановые “окрестности” метафизики, метафизические осмысления разных общественных, культурных и научных явлений. “Метафизика детства”, “метафизика любви”, “метафизика смерти”, “метафизика Петербурга”, “метафизика ландшафта”, “метафизическое краеведение”, “метафизика исторических параллелей”, “метафизика власти”, “метафизика имен и названий”, “метафизика литературы”, “метафизика кино”, “метафизический строй музыки”, “метафизика машины/техники” – вот лишь некоторые примеры подобной метафизики или “как бы метафизики”.

Еще Н. Страхов, рассматривавший “Мир как целое” (название одной из его книг), говорил: “Каждая наука имеет свою метафизику” (цитирую по О. Маслобоевой, с. 110). Вик. Ерофеев высказывал мысль о грядущей “метафизической революции”. А. Доброхотов предрекает “возвращение метафизики в современную интеллектуальную культуру… в качестве способа мышления, совместимого с аксиологией современной науки и вполне респектабельного в контексте «высокой» культуры… (как метода) решения ряда семантических задач высокого уровня обобщения”. Метафизические основания представлений о пространстве исследует А. Симанов, а Ю. Мамлеев – особенности русской метафизики, проявляемые в литературе и искусстве. А. Фатенков приводит примеры анализа П. Флоренским языка произведений русского футуризма с позиций метафизики слова. Похоже, к известной в истории “метафизике всеединства” добавится “всеобщность метафизики” или “метафизическое всеединство”.

Тему соотношения иррационального и рационального затрагивает книга Б. Тарасова “«Мыслящий тростник». Жизнь и творчество Паскаля в восприятии русских философов и писателей”. Б. Паскаль впервые среди ученых сказал о пределах рациональной науки и о необходимости сочетать ее с “доводами сердца”. А. Проханов (радиостанция “Эхо Москвы”) напомнил, что существует метафизика политики. По его мнению, ее знал В. Шекспир. Ссылаясь на “Макбета”, этот талантливый и политизированный гуманитарий выстраивал ассоциативный ряд: земля, которая рождает газы – три ведьмы – роль нынешних углеводородов в политике. Вице-президент Российского Философского общества А. Чумаков (2006 г.) издал книгу “Метафизика глобализации”.

В. Вундт выделяет отдельный контекст: “…метафизика нашего времени больше укоренилась в отдельных областях знания, чем среди профессиональных философов…в специальных областях знания заметно растет метафизический интерес. В ряду философов вне философии или, как их еще можно назвать, метафизиков поневоле естествоиспытатели занимают, безусловно, первое место …непринужденность и нередко известная наивная первобытность таких систем обладает своеобразной ценностью…” (“Философия в систематическом изложении”).

Предрасположенность российской ментальности к метафизическим оттенкам в осмыслении действительности на разных духовно-гуманитарных направлениях особо отмечает А. Доброхотов. “Для российской почвы философия – экзотичное и плохо укорененное растение. В течение веков Русь предпочитала миф и образ, вкладывая в них сокровища своей мудрости… Поэтому вполне естественно, что литература берет на себя груз метафизики” (см. также Н. Антропова).

И далее в общем социокультурном контексте А. Доброхотов представляет свою статью “Белый царь, или метафизика власти в русской мысли”:

“Предлагаемый текст, в первую очередь, посвящен задаче прорисовки общего культурно-исторического контекста, в который включались попытки разгадать тайну власти. Однако мы не будем специально рассматривать социальную философию, политические доктрины или партийные манифесты. Они будут нам интересны лишь в той мере, в какой они выражают некую первичную интуицию относительно власти, что и указывает выражение «метафизика власти». Слово «метафизика» употребляется здесь в его наиболее общем и простом смысле. Имеется в виду тот тип знания, который рассматривает сверхопытные первоначала и принципы своего предмета, обосновывающие сами себя и соответствующие им явления. Однако в русской культуре вплоть до второй половины XIX века метафизические интуиции выражались не в форме философских конструкций, а в виде эстетических, моральных или религиозных переживаний. Поэтому слово «метафизика» уместно в той мере, в какой оно отражает стремление мысли дойти до основы, до корней явления. Примерно в том же смысле употребляется слово «метафизика», когда говорят, например, о средневековой метафизике света или метафизике любви. В русской культуре были темы, которые всегда связывались с некой метафизической загадкой и поэтому особенно активно провоцировали стремление к прояснению основ. Например, проблема свободы или проблема моральной оправданности богатства. К таким темам относится и проблема власти.

Стоит подчеркнуть еще одну особенность употребления слова «метафизика» в данном контексте. Для русской культуры характерно отсутствие безусловных четких границ между миром творческих порывов (откуда бы они ни исходили) и миром реальным. Западноевропейская культура, напротив, умеет защищать реальный мир, мир трезвой середины и повседневного здравого смысла, от вторжений идей и аффектов. Та опасная непосредственность, с которой идеи врываются в действительную историю России, делает ее, в некотором смысле, «метафизической». Легко заметить, что наша история тяготела к превращению мифологических архетипов в явления конкретной истории, что, видимо, не случайно. Тем более важно обратить внимание… на метафизические установки самосознания русской культуры” (А. Доброхотов).

Сфера влияния понятия “метафизика” стала актуальной сегодня и даже, если можно так сказать, модной. И это правильно. Сейчас в ходу постулат: “Жизнь многогранна. Есть в ней и материальное, и духовное. И реальное, и мистическое. И высшее, и обыденное”. Такая ориентация, по моему мнению, продуктивна. Метафизика, как и любое сложное философское направление, не может быть однозначной и неизменной. Речь, кроме того, не идет о классической метафизике с ее плюсами и минусами.

Отмеченная тенденция — не та примитивная, вульгарная, прямолинейная, трактующая явления упрощенно и буквально метафизика, которая, например, при рассмотрении чисто субатомных явлений приписывала душу, волю и разум электрону, и которую справедливо критиковали члены Венского кружка. Тем более, представители этой тенденции не интерпретируют собственно атомные явления, их физическую сущность. Если они иногда, например, — в образах, и ссылаются на эти примеры интерпретации, то лишь как на “зигзаги” мысли, оригинальные по форме, в чем-то аналогичные их подходу, но ошибочные применительно к конкретным частным случаям неживой природы.

К Аристотелю восходит краткое определение: “Метафизика – все, что после физики”. Это хорошо и правильно, когда физики и мыслители-гуманитарии, пытаясь лучше понять мир, в том числе и чисто физический, выходят за рамки “физики”, материального бытия, естественной науки. В их “окрестности”, в сопряженные области человеческого, научного и вненаучного, знания и опыта. Когда ученые начинают обращаться к “соседям’, образам-сравнениям-параллелям. Какое-то отдельное отклонение-обращение, особенно, если только на нем “зацикливаются” и превозносят до небес его как единственно правильное, может быть ошибочным или неправильно трактуемым. Но совместное осмысление и интегрированный взгляд, как правило, надежней и продуктивней.

Такая тенденция “метафизикации” находится в русле глобального духовно-гуманитарного процесса современности. Сейчас проповедуют плюрализм мнений, отход от жестких в своих принципах течений (не только типа марксизма, но и позитивизма, например). Постмодернизму вообще присуща запальчивая крайность: “Сколько мнений – столько и истин”.

Аналогии можно продолжить: “Изменение в типе научной рациональности от классического к неклассическому и далее к постнеклассическому представляет собой не случайное, а закономерное явление соответственно процессу эволюции техногенной цивилизации”. Так подытоживают Т. Партон и Ю. Черный анализ творчества А. Вебера и его сподвижников, в частности, по “философии жизни”. И дополняют: “То, что по идеологическим причинам называли иррационализмом, в действительности представляло собой попытку расширения понимания сферы рациональности за счет включения в познание целостного жизненного опыта. Это означало замену жестких концептуальных схем строгой научности «мягкими» методами с их акцентом на понимание, диалог, культурное посредничество”. Происходила переориентация внимания философии с внешнего, вещного мира на внутренний, духовный мир человека. Л. Микешина подчеркивает (цитирую по Т. Партон и Ю. Черному): “За этим стояло не отрицание рационального подхода…, а обращение к иной онтологии – человеческой духовности, укорененной в культуре, искусстве, «жизненном мире»”.

Я, например, рассматриваю социальные ядерные явления, причем не только частности, а, по возможности, в комплексе. Я не наделяю ядерную энергию человеческими или божественными атрибутами. Но при таком рассмотрении “как бы метафизика” как инструмент как раз к месту. Как направление, предполагающее привлечение знаний о человеке и социуме во всей их полноте. А. Доброхотов метафизикой называет “философское учение о сверхопытных началах и законах какого-либо определенного типа бытия или же бытия вообще”. М. Хайдеггер писал: “Метафизика – это вопрошание сверх сущего, за его пределы, так, что мы получаем после этого сущее для понимания как таковое и в целом” (М. Хайдеггер, 1993). Если это так, то мою работу “метафизика поневоле” в какой-то мере, отчасти – шутливо, можно, видимо, воспринимать как метафизику ядерной энергии. Такая трактовка сути моей работы дана впервые профессором B. Falkenburg. Необходимо, справедливости ради, отметить, что о метафизике ядерного оружия в публикациях М. Хайдеггера говорил еще У. Гэй.

В. Иванов, сын известного советского писателя, академик РАН и многих зарубежных академий, выступая на телеканале “Культура”, приводил примеры того, как представители художественного творчества через “призму” своего восприятия воспринимали достижения физики, а иногда и, образно, предвосхищали их. Гуманитариями, по В. Иванову, до открытия феноменов “темной материи” и “черных дыр” было создано представление о неизвестной пока материи во вселенной. Комментируя антропный принцип, он сказал: “Среди прочего, это и повод для оптимизма: ведь не могла же природа так изящно устроить мир для того, чтобы человек сам себя и свое окружение уничтожил”. В. Иванов был знаком с Б. Пастернаком. Пастернак в беседе с ним говорил о своих попытках понять точки соприкосновения науки и искусства в познании мира. По Пастернаку, человечество воспринимает мир не таким, каков он есть на самом деле. Мир как бы отделен от нас неким полупрозрачным занавесом, который колышется. И эти колебания позволяют людям составить лишь некий вероятностный набор картин – представлений о мире. Как наиболее понято это стало в квантовой теории. И наука, и искусство лишь помогают колебать этот занавес. В этом они схожи. В. Иванов в вероятностном контексте приводил также известные примеры обратного. Когда физики охотно используют иносказание. В частности, — версии метафоры об игре Бога в кости. И о том, что при этом Он так далеко забрасывает кости, что нам в результате не все видно.

Использование образов для понимания реальности сосуществует со строгой традицией, основанной на измерениях, числах и количествах. Так — с фантазией и воображением, при смелости мысли и синтезе, подобно писателям и поэтам, научного языка соответственно синтезу знаний, используя порой в научных работах стиль, напоминающий художественную литературу — занимался наукой В. Вернадский. “Великие поэты, художники, композиторы… каждому человеку… открывают нечто свое, личное, сокровенное… В этом отношении научное творчество Вернадского под стать произведениям великих поэтов, художников, композиторов. Оно интересно для ученых, философов, писателей, инженеров, практических работников, общественных деятелей“ (Р. Баландин, 1983).

Многие великие ученые, занимавшиеся естественными науками, глубоко интересовались религией, искусством, философией, культурой в целом, что привело к широте их кругозора. Д. Менделеев – из их числа. В творчестве А. Эйнштейна основная работа состояла не в натурном эксперименте, а в обдумывании наглядных образов – мысленном эксперименте (например, связанном с распространением света, с глубоким, во взаимосвязях и обобщениях, пониманием сути и значения во вселенной каждого из физико-философских явлений, обозначенных позже параметрами знаменитой формулы Е=мс2). В своих исследованиях он всегда следовал собственной интуиции. “Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, — это ощущение таинственности. Оно лежит в основе всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке… Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего” (А. Эйнштейн, цитирую по Р. Баландину, 1983). Экспериментирование с образами приводило А. Эйнштейна к озарениям и кумулятивно породило год чудес (1905), когда им были опубликованы пять лаконичных фундаментальных статей. Умозрительные образы были весомым дополнением к реальным экспериментам в исследованиях и М. Фарадея: “Наука выигрывает, когда ее крылья раскованы фантазией”.

Ныне, по крайней мере, у “среднего” научного работника отсутствует осознание того, что наука, в сущности, тоже является не прямым описанием реальности, а некоторой символической системой. Например, установление связи какой-нибудь “модели Гейзенберга” в теории магнетизма с физической реальностью требует, вообще говоря, не меньших усилий, чем толкование библейской книги Даниила, которым занимался И. Ньютон. А. Эйнштейн, П. Дирак и другие физики, кроме того, большое значение придавали такому субъективно-гуманитарному критерию оценки теории или модели, как ее “красота” (привожу по В. Ирхину и М. Кацнельсон). А. Волошинов, например, эстетическое содержание идеи симметрии связывает с ее мощным эвристическим потенциалом на всех этапах развития науки. В частности, при появлении планетарной модели атома.

Отправляясь в мысленное путешествие по пространству символических форм, пытаясь с этой стороны подступиться к пониманию социального наполнения ядерного феномена, будем руководствоваться “дорожной картой от Э. Кассирера” (“Опыт о человеке”): “Миф, религия, искусство, язык и даже наука выглядят теперь как множество вариаций на одну тему, а задача философии состоит в том, чтобы заставить нас услышать и понять ее”. Человек может “создать — в языке, в религии, в искусстве, в науке — свой собственный универсум — символическую вселенную, которая дает ему возможность понимать и истолковывать, связывать и организовывать, синтезировать и обобщать свой человеческий опыт”.

Необходимо иметь в виду, что (как и у Э. Кассирера в “Опыте о человеке”) далее даются скорее пояснения и примеры, чем доказательства какой-либо теории. Вместе с тем (как, опять же, и у Э. Кассирера в “Das Symbolproblem und seine Stellung im System der Philosophie”), фиксируется, как по-разному предстает реальность в мире символов “в зависимости от характерной Перспективы-Смысла, в зависимости от точки зрения…”. По Э. Кассиреру, “философия не может удовлетвориться тем, чтобы фиксировать только одну из этих точек зрения, какой бы всеохватывающей она не казалась, но она должна пытаться охватить их все в синопсисе более высокой ступени и понять их все… так как только тотальность… составляет объективное единство и объективную целостность…”. Но, в отличие от обобщающих оценок Э. Кассирера, далее рассмотрен конкретно ядерный феномен. Такую же тотальность, полноту проповедовал в ядерном контексте К. Ясперс, но по отношению к рефлексии лишь бомбы.

2. Субъектно-объектное разнообразие символики ядерного феномена

В данном разделе исследуются ядерные образы на основе их проявлений не только в академическом гуманитарном дискурсе. Эти образы широко применяются в обыденной жизни, в разных жанрах творчества, а также в разных науках. Они являются частью художественных, философских, религиозных, естественнонаучных и иных размышлений и закладывают основания для дальнейшего анализа и более глубокого понимания проблем ядерного человечества во всем их многообразии.

Здесь много разного рода цитат – это особенность раздела. В нем, прежде всего и может быть даже впервые, собраны вместе ядерные образы ради образов. А не по иным поводам, как это сделано в работах, откуда они заимствованы. Здесь образы сконцентрированы как самостоятельная ценность и объект внимания. Ядерные образы, ориентированные как на ситуации внутри ядерного феномена, так и вне его. Иногда в роли тестируемых на неядерном эталоне выступают ядерные явления. Иногда – наоборот. В работах–первоисточниках ядерные образы спонтанно выполняют вспомогательную роль для лучшей иллюстрации основных мыслей тех работ, не связанных с тематикой собственно измерения феномена ядерной энергии и других явлений в координатах пространства символов. Вместе с тем, и в этом разделе, в том числе при исследовании исключительно характеристик символического пространства, не забыто главное предназначение символов – помогать человеку воспринимать и оценивать реальность, изменять ее.

Множество цитат может показаться фактором, перегружающим работу. Однако, при этом, необходимо помнить важное обстоятельство. Отдельные цитаты-примеры и массив цитат не “набивают” кем-то и заранее заданную структуру. Наоборот, они, собираемые для проверки и насыщения фактами идеи о взаимосвязи ядерных и иных явлений, служили базой для следующего этапа – разного рода обобщений и классификации применительно к пространству ядерной символики.

Некоторые попытки совместно описать и классифицировать ядерные образы, конечно же, уже были предприняты. Такие образы обширно, со своими целями и особенностями, в своих градациях и на своей (без русскоязычных источников) фактологической базе, документированы, например, в работах S. Weart (Nuclear Fear: A History of Images) и P. Boyer (By the Bomb’s Early Light: American Thought and Culture at the Dawn of the Atomic Age). В частности, S. Weart изложил детали того, как образы были задействованы “в конкретных исторических обстоятельствах, иногда умышленно, и как они воздействовали на… умы при принятии… важных решений”. Однако, он исследует лишь один кластер образов, которые жестко объединены друг с другом. Его анализ, в основном, затрагивает военное применение ядерной энергии и фокусируется на роли образов в истории, то есть исключительно на прошлом. Как и книга P. Boyer.

По моему мнению, целесообразно наметить две большие (“идеологические” или, по аналогии с классификацией живых организмов, “видовые, родовые”) группы ядерных образов, задающие крупные направления формирования смыслов, соответственно базовым особенностям отражения реальности, мере взаимодействия с реальностью и отношению к ней в координатах “феномен ядерной энергии – другие глобальные явления”. А также более специализированные (“технологические, инструментально-предметные”) группы. Чтобы показать разнообразие символизма ядерного феномена и структуру символического пространства, выявить субъекты и объекты, субъективное и объективное наполнение этого пространства. Зафиксировать различные способы и перспективы символического осмысления, подчеркнуть цивилизационное значение ядерной энергии, обозначить спектр формируемых ею социальных связей.

Деление на группы достаточно условно и не всегда легко выполнимо. Прежде всего, по отношению к внешним отличиям уровня больших ”идеологических” групп. В символическом пространстве (и в основе для символической рефлексии — взаимосвязях явлений реальности, включающей “ядерное” и “окрестности”), видимо, в принципе не доминируют резкие переходы и границы, например, по обособлению явлений, по фактору символического взаимодействия с реальностью, по социальной значимости символического отражения реальности. Скорее, речь можно вести в большинстве случаев лишь о различиях на уровне полутонов. Тем не менее, попытка классификации необходима и возможна. Меньшие трудности вызывает распределение информации по узко специализированным группам — по признакам “субъект рефлексии, оперирующий теми или иными символическими формами” или “объект рефлексии”. Предпочтение в выборе признака зависит от целей исследования. Так как в каждом информационном фрагменте одновременно присутствует и субъект, и объект рефлексии, то при той или иной группировке конечного объема фрагментов получают те или иные “картинки калейдоскопа”. Далее, при конструировании внутреннего содержимого двух основных групп, использованы оба варианта.

Большая группа символов первого рода фиксирует, в большей степени, сугубо иррациональный срез символического пространства и, как бы, прямое отображение символами познаваемой ядерной реальности, через достаточно простые ассоциации. Такие символы, которые преимущественно генерируются субъективным началом в социуме и “идут” большей частью от человека непосредственно, от отдельных профессиональных или каких-либо иных социальных слоев, уместно группировать вокруг вопросов типа: “Как можно представить «ядерное» и его следствия?” Символы первого рода, особенно в первоисточниках, представляют, зачастую, промежуточный уровень на пути к более общим понятиям и концепциям, укрепляя доминанты развиваемых научных и социальных тем или художественного сюжета.

Часто, как уже упоминалось, ядерные образы выполняют вспомогательную роль. Однако есть примеры и «крупных форм» творческого осмысления ядерного феномена. Советские и японские фильмы, художественные литературные произведения (например, Writing Ground Zero: Japanese Literature and the Atomic Bomb, John Whittier Treat) этой тематики, публицистика (Ю. Щербак, С. Капица, Л. Николаев, В. Губарев – почетный гражданин Хиросимы, Я. Голованов, Г. Горелик, С. Алексиевич, А. Ярошинская). Вместе с тем, дополнительно нужны толковые «киношники» и фильмы уровня «Девяти дней одного года» и “О людях и атомах”, новые имена в публицистике, писатели. Вновь нужны «государственной важности» начинания, аналогичные «литературной» экспедиции 1855 года при поддержке морского министерства и «Морского сборника», о которой напоминает В. Астафьев. Или специализированные знакомства гуманитариев с аспектами ядерной жизни социума, аналогичные “Литературному поезду” и “Философскому поезду” начала наступившего века, маршруты “познания жизни” которых были проложены от Дальнего Востока до Москвы. Аналогичные поездке А. Чехова на Сахалин, наконец. И появление после 2004г. на экранах телевизоров документальных сериалов, например, «Секретные физики», «Братство бомбы» и «Большой взрыв. Властелины ядерных колец», “Тайны забытых побед”, “Тайны русского оружия”, обнадеживает, хотя бы в части возрождения интереса к теме.

Творчество крупных писателей-философов, в частности Ф. Достоевского, хотя по времени и не совпало с освоением ядерной энергии людьми, создало базу для дальнейшего серьезного анализа проблем ядерного человечества через глубокое понимание фундаментальных, вне времени и пространства, свойств человека и общества. А. Керенский, например, сравнивал аналитику Достоевского с таблицей Д. Менделеева, поскольку книги этого писателя позволяли предугадать неизвестные на тот момент социальные типы людей (привожу по А. Доброхотову).

Кроме того, в философской, религиозной и общественно-политической литературе, при использовании поисковых систем Интернет отмечается удивительная тенденция. И негативные проблемы, и позитивный потенциал ядерной сферы становятся неким центром притяжения, авторитетной мерой сравнения или противопоставления, неотъемлемой характеристикой современности, достойным «спарринг-партнером», эффективным рефлектором, маркером при анализе совершенно других и разных глобальных явлений человечества. Некоторые реальные ядерные явления (технологии, оружие, Чернобыльская катастрофа) зачастую становятся символами запредельного, когда с ними, как с примерами, сравнивают в одних координатах другие явления, а также прогнозы развития событий. Или сопоставляют сами системы отсчета, наборы параметров, с помощью которых описываются ядерные и другие явления. Не только язык профессионалов, а язык в широком культурном пространстве ассимилирует ядерные термины и смыслы, трансформирует их. Тем самым, они становятся значимыми в нашей лексике и обогащают ее. Феномен ядерной энергии порождает образ глобальной взаимосвязи нешуточных явлений. В этой трансформации “ядерного” до символов-эталонов, до новых смыслов видится особое философское и общечеловеческое назначение феномена ядерной энергии.

Поэтому следующая в данном обзоре группа символов второго рода отражает уже дополнительно более активное, но опосредованное, многоплановое по смыслам взаимодействие символического и реального, причем не обязательно исключительно применительно к ядерной сфере. Символы второго рода рассматривают, как правило, не только напрямую и не только феномен ядерной энергии, а в связке с ним — фундаментальные характеристики человека, общества и природы, глобальные явления бытия, важные социальные проблемы. Отражается начало перехода в новое качественное измерение и к расширенной области взаимодействия с реальностью, зачатки реализации преимущественно рациональной функции символического пространства – измерять мир мерами, “снятыми” с феномена ядерной энергии, через сложные ассоциации. Символам второго рода, которые как бы и большей частью генерируются объективным в социуме и “идут” от, в какой-то мере, интегрированного бытия и совокупного знания, более соответствуют вопросы: “Какие явления сопоставимы с ядерными явлениями?”, “Характеристики и масштабы такого класса явлений?” И вопросы, подобные им. Символы второго рода – показатель некоего качества, уровня цивилизации.

По аналогии с подходом А. Доброхотова, предлагаемые символы (для уточнения их смысла) полезно рассматривать еще в координатах “персонификации” и “объективизации” культурных кодов. Символы первого рода более персонифицированы. Символы второго рода, наоборот, менее персонифицированы. При этом следует понимать, что обе группы содержат и субъективное, поскольку формируются конкретными людьми. И объективное, поскольку считаем, что, как любой элемент культуры, они приняты обществом, нашли свое место в нем. Символы обеих групп также не могут не взаимодействовать с реальностью, хотя бы потому, что все они отражают ее, но по-разному, Эти группы представляют собой как бы “мягкие” формы знаков и моделей, различающихся по степени реализации в них тех или иных признаков.

Обозначившаяся при заполнении групп иллюстративными материалами “статистика случайных выборок”, видимо, показывает уровень развития пространства символов применительно к ядерной энергии и соотношение в “генеральной совокупности” отдельных направлений рефлексии.

Символы первого рода

Ядерная иносказательная символика в естественных науках и технике

“Родители радия” П. и М. Кюри отобразили в названии элемента прежде всего его “лучистость”. “Темная материя”, “темная энергия” – эти образы пронзительно отображают наше чудовищное незнание основ мироздания. Образ сахаровской “слойки” позволил резко интенсифицировать процесс создания водородной бомбы в СССР, а нейтронные “зажигалки” – необходимый компонент бомб на основе реакции деления. Э. Кассирер (“Логика наук о культуре, очерк четвертый”) напоминает, что картина микромира в соответствии с представлениями теории поля проникнута образом континуума. Периодичность свойств на атомном и ядерном уровнях представляют как “ритмы материи” (В. Щеголев, с. 32). Из истории известны “модель сетки с изюмом” и “планетарная модель” атома, “капельная модель” и “оболочечная модель” ядра, “остров стабильности” и “магические числа” при исследовании изотопов. Л. Арцимович, обладавший замечательным литературным стилем и стремившийся писать “элегантно”, сравнивал сгусток реальной плазмы с чернильной кляксой, а плазму в будущих термоядерных реакторах, спокойную и устойчивую, — с чистой мыслью физика-теоретика, “когда она еще не запятнана соприкосновением с экспериментальными фактами” (“Живое слово Арцимовича”). В научном коллективе под руководством Л. Арцимовича магнитные конфигурации для удержания плазмы, удлиненные по вертикали, называли “перстеньки”. Именно это направление, подхваченное за рубежом, привело к идее магнитного дивертора и в итоге – к ИТЭР (С. Мирнов, с. 15).

“Солнечная луковица”, “солнечное динамо” – образы, которыми пользуются исследователи внутренней структуры нашей звезды. Там, например, где пока не хватает точных знаний, в физике материи для создания вполне успешных теорий начинают применять символы-коды. Заимствованные из изящества геометрии (Платон – первоэлементы в виде многогранников), творчества, эстетики и т.д. (кварки, аромат, странность, цветность, прелесть, очарование…). По В. Ирхину и М. Кацнельсон, название “кварки” было взято из модернистского романа Дж. Джойса “Поминки по Финнегану”, где оно обозначало демонические существа. По-видимому, такое название было выбрано не случайно: его уместность впоследствии была оправдана необычными свойствами кварков (в частности, их ненаблюдаемостью в свободном виде) – странное название для странных сущностей! Из кварков состоят ядерные частицы. Кварки в этих частицах удерживают (“склеивают”) глюоны. Название последних появилось по функциональному признаку – от английского слова “клей”. Кварк-глюонный “суп” – таким видят физики вещество на первых стадиях после “Большого взрыва”, до образования ядерных частиц.

Недавно физик-теоретик Ю. Владимиров в книге “Метафизика” сообщил о теории кваркового икосаэдра (левые и правые компоненты кварков шести ароматов в 12 вершинах икосаэдра). Тем самым, по сути, Платоновы тела (на новом витке науки) вновь заняли свое место в структуре микромира (привожу по А. Волошинову). С символизмом Троицы иногда сочетают свойства квантового мира (например, — вероятностный характер волновой функции, разную “единосущность” элементарных частиц). Вообще, квантовый мир в некотором смысле является сверхъестественным (см., например, далее мнение К. Леви-Стросса). Бывает, физики шутят (DAMA: Dark Matter). “Нейтрончик” (известное нам нейтрино) – так ласково назвал Э. Ферми частицу до реального ее обнаружения. Но, чтобы изучать таких “малышей”, необходимо большую Землю использовать в качестве одного из “устройств” измерительной системы – как фильтр других излучений. Например, в составе БаНТ’а — Байкальского нейтринного телескопа. Физиков, работающих на циклических ускорителях ядерных частиц, называют “Властелинами кольца”. А сами ускорители – сложнейшие научные и инженерные сооружения – отождествляют с “пирамидами ядерного века”. Участники экспериментов в ЦЕРНе называют Большой адронный коллайдер “щелочкой, позволяющей заглянуть в неведомый мир”. Либо отождествляют себя с папуасами у сверхскоростной автомобильной магистрали, доступ к которой им запрещен, а удовлетворить свое любопытство о том, что по магистрали движется, они могут лишь по оказавшимся на обочине последствиям этого движения, в частности, — отдельным деталям разбитых при редких столкновениях машин.

А. Зотов комментирует механизм появления новых смыслов в физике, в том числе – с помощью новых образов упомянутых частиц с навеянными творчеством названиями. При этом он ссылается на Л. де Бройля, что наиболее важными открытиями наука обязана неожиданным, иррациональным скачкам мысли. Общеизвестно, что часто такие открытия приходят тогда, когда рациональные размышления приглушены или отсутствуют вообще (например, во время сна). Вспомним к этому историю появления принципа дополнительности Н. Бора. Все эти случаи – “метафизика” мышления физиков. О других как бы метафизических аналогиях, в других сферах познания, более подробно изложено в предыдущем разделе.

На стадии строжайшей секретности при реализации национальных проектов по созданию ядерного оружия действовали системы шифров-образов для устного общения и научно-технической литературы.

Изменяющиеся постоянно растения и животные Ж. Кювье представлял в виде “вихрей атомов”. В. Вернадский называл геохимию наукой об “атомах Земли” (“атомных вихрях геосфер”), их перемещениях и превращениях. “Можно сказать, что подобно атому сверхтяжелого химического элемента, «Опыт описательной минералогии» В. Вернадского расщепился на несколько частей. Он был перенасыщен энергией, информацией” (по Р. Баландину, 1983). Эта фундаментальная книга дала жизнь нескольким научным дисциплинам. “Духовные атомы человечества” и космос – вот масштаб сопоставлений К. Циолковского.

Интерпретация научных исследований структуры атомов дает примеры динамики сопутствующей системы символов. А также примеры того, как первоначально достаточно произвольный символ с течением времени приобретает определенный физический смысл.

“Когда Демокрит описывал структуру своих атомов, он прибегал к аналогиям, взятым из мира нашего чувственного опыта. Он рисовал картину, образ атома, сходного с обычными предметами нашего макрокосма. Атомы различались по форме, положению и соотношению частей. Их отношения объяснялись материальными узами, отдельные атомы были снабжены крючками и глазами, выступами и углублениями, способствующими их соединению. Вся эта образная иллюстративность исчезла из наших современных теорий атома. Напрочь отсутствует этот образный язык в боровской модели атома. Наука больше не говорит на языке опыта здравого смысла — она говорит теперь на языке Пифагора. Чистая символика числа вытесняет и преодолевает символику обыденной речи. Теперь на этом языке можно описать не только макрокосм, но и микрокосм — мир внутриатомных явлений: и это знаменует открытие совершенно новой систематической интерпретации. «С открытием спектрального анализа, — писал в предисловии к своей книге «Строение атома и спектры» А. Зоммерфельд, — никто из сведущих в физике уже не мог усомниться в том, что проблема атома будет решена, когда физики научатся понимать язык спектров. Количество данных, накопленных за 60 лет спектроскопических исследований, было так велико, что поначалу казалось — оно превышает всякие возможности в них разобраться… То, что мы теперь слышим в языке спектров, — это поистине «музыка сфер» внутри атома, аккорды интегральных взаимосвязей, порядок и гармония которых становятся лишь более совершенными от огромного многообразия. …Все общие законы спектральных линий и атомной теории вырастают первоначально из квантовой теории. Именно на этом органе играет Природа свою музыку спектров, сообразно с этими ритмами она упорядочивает структуру атомов и ядер»” (Э. Кассирер, “Опыт о человеке”).

Э. Кассирер со ссылкой на А. Зоммерфельда пишет далее: “С открытием периодической системы элементов, каждый элемент получил свое место в согласованной системе, и это место было обозначено атомным числом. Подлинное атомное число есть просто номер, который обозначает положение элемента в естественной системе, когда порядок каждого элемента определяется при учете его химических связей. Основываясь на периодической системе, можно предсказывать существование неизвестных элементов и последовательно их открывать. Так химия обрела новую математическую и дедуктивную структуру”. По крайней мере, атомное число, атомный номер был “просто номер” на первых этапах открытия периодического закона. Но уже этот символизм позволял развивать науку. Лишь позже атомный номер ученые связали с числом протонов в ядре.

“Полезно для иллюстрации сравнить этические импликации двух типов атомизма: Демокрита и Эпикура. Внешне – это одно учение. Но если атом Демокрита – это нерушимое бытие, порождающее в вихревом движении многообразные миры и даже вселенского бога в виде тонкого огненного вихря, то эпикуровский атом – это замкнутое в себе одиночество бытия, которое находится в бесконечном падении в пустоте и скорее запутывается в случайно порожденных мирах (каковые суть побочное следствие отклонения), чем творит их” (А. Доброхотов).

Первоначальный, закрепившийся в названии, образ атома как минимального объема неделимой далее материи макромира, сохраняющий интегральные свойства этой материи, был положен в основу атомистической теории XIX века. И тормозил признание делимого, сложно организованного атома века XX. В. Вернадский писал: “Может быть, было бы правильно дать «атому» XX века новое название… Наш атом совершенно не похож на материю, которую он образует. Законы, к нему относящиеся, не тождественны с законами образованной им материи” (по Р. Баландину, 1983).

“Лампа-вспышка” – предложение А. Сахарова осуществить ядерные взрывы на периферии солнечной системы с целью подачи сигнала другим цивилизациям. “Горячие частицы” являются одним из факторов опасности при ядерных авариях. “Ядерный крот” – так называлась военная подземная “лодка” с ядерным двигателем, изготовленная в СССР. “Период мрачного средневековья ядерной энергетики” — время после аварий на Three Mile Island и Чернобыльской АЭС (С. Кидд). Предлагаемая учеными часто на Кольском полуострове площадка для регионального могильника радиоактивных отходов “Дальние Зеленцы”. Она уже “входит в образ”. Негативно. Это вблизи нее находится полигон, где погиб “Курск”. Вряд ли она будет наиболее адекватно способствовать созданию “зеленых лужаек” на месте других ядерных объектов при штатном снятии их с эксплуатации.

Ядерная символика религиозных оценок

Библейский Апокалипсис многие образно отождествляют с Хиросимой, Нагасаки и Чернобылем. Существует, кроме того, частное мнение, что Хиросима повторила судьбу Содома и Гоморры. Апокалиптические библейские описания (при соответствующем понимании символики) напоминают, по мнению В. Ирхина и М. Кацнельсон, возможную картину гибели звезд и вселенной в различных физических моделях эволюции (сжатие и сгорание, сменяющие расширение вселенной, и т.д.).

Военное и гражданское применение ядерной энергии породило массу морально-этических проблем. По O. O’Donovan (цитирую по N. Biggar) “человеческая претензия на суперчеловеческий контроль”, попытка владеть ядерным оружием вне моральных рамок сопоставимы с библейским устремлением стать равным Богу и понятием первородного греха.

Теолог, философ и политолог J. Garrison анализирует ядерный феномен в системе христианских традиций и символов. Вот лишь некоторые из них: суть Бога в контексте добра и зла, эсхатология, религиозная мораль, устремления человека к самосовершенствованию. J. Garrison и H. Wieman считают, что “бомба, упавшая на Хиросиму, подобно ножу разрезала историю на две части…Этот разрез более резкий, решающий и революционный, чем разрез, сделанный звездой над Вифлеемом…И это принуждает иудео-христианскую теологию мобилизовать всю глубину человеческого опыта”. J. Garrison противопоставляет в контексте исцеления и спасения 6 августа Хиросимы и Библии (день Преображения Христа). Он же воспроизводит мнение одного из религиозных деятелей, очевидца ядерного удара, P. Arrupe о Хиросиме как символе застывшей вечности (остановившиеся часы).

I. Chernus солидаризуется с мнением J. Hillman: “Бомба может быт